Текст песни Вера Полозкова,Eduard Konovalov - Хрусталь и жемчуг

вот кофе, и не думай ни о чем.

тот молод здесь, кто лучше освещен.

официант насвистывает Верди.

вот бровь моста, вот колокольни клюв.

вот сваи троеперстием сомкнув,

вода поет преодоленье смерти.

белье пестрит. глициния цветет.

соединяя этот мир и тот,

свет за монетку щелкает над фреской.

пасхальная Венеция, цинга

твои фасады жрет и берега

и всякую морщинку чертит резкой,

но погляди: ведь ты затмила всех.

в проулках тишь, на набережной смех,

а к белому приносят сыр скаморца.

и пена яркая обходит катер вдоль,

как седина лукавая, как соль

в кудрях тяжелых средиземноморца

[Фондамента-Нани]

я не бедствую, — Стефано говорит, — не бедствую, —

жую зелень морскую да кожуру небесную:

есть еще забегаловка на Фондамента-Нани:

полторы монеты за бутерброд с тунцом.

там таким утешенье: с мятым сухим лицом

и дырой в кармане

я не сетую, — утверждает, — я себя даже радую —

я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:

в клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.

четверть века назад мой друг, докторам назло,

делал также, пока сердечко не отвезло

бедолагу на Сан-Микеле.

это была опера, девочка, как он пил, это был балет его:

жалко, ты никогда не увидишь этого, —

только и успевали бросать на поднос закуски.

а потом зашел — его нет, и после зашел — всё нет.

а поэт ли он был, не знаю, разве поэт?

черт его разберет по-русски.

[Риальто]

круши меня, как пленника, влеки:

оббитые о мрамор каблуки

я каждый вечер стаскиваю с воем —

все причаститься, жадные, как псы,

твоей больной съезжаются красы,

и самый воздух хочет быть присвоен

над стенами, истроганными сплошь,

но ты им ничего не отдаешь:

ни камушка, ни отблеска, ни плача.

подсвечники, колечки из стекла, —

но как купить, какою ты была,

какой еще цвела, как у карпаччо:

персидские ковры через балкон,

веснушчатые бюсты из окон

и драчуны на Понте деи Пуньи;

но мы глядим, голодные, как псы —

и тут сквозь нас грядут твои купцы,

и карлики, и мавры, и колдуньи

[ll. anthem of the gone]

хоть мы, как царства, снесены

с поверхности земли,

мы все еще умеем сны

и видим корабли

небесные матросы в нас,

запрятанные вглубь,

поют, не открывая глаз,

не размыкая губ

созвездия еще лежат,

как будто мы юны

зрачок божественный прижат

к отверстию луны

хоть мы распороты, как сеть,

мы из своей норы

способны вспоминать и петь

и сочинять миры

и как обходчики путей,

ходить через века.

и говорить через детей

на предках языка.

хоть памятники нас мертвят,

мы тут из-под руки

глядим, как в пальмовых ветвях

снуют бурундуки

и льются мёд и куркума

из солнечной трубы -

на наши стёртые дома,

невидимые лбы.

[Хрусталь и жемчуг]

хрусталь и жемчуг от морозов

и аметист

твой петербург смотри как розов

и золотист

кто заводи подводит чёрным,

синит снега -

куинджи или уильям тёрнер

или дега?

на юг, как племена живые,

бредут дымы

и вот, окликнуты впервые,

застыли мы

как дети, бросившие игры

на полчаса,

чтобы узнать: снега воздвигли

и небеса

наладили метель из сказки

и фонари

ступай, дитя, и пробуй связки:

благодари

[...]

старая гвардия, вечная отрада моих очей,

собирается к девяти, что бы ни случилось

церемонно здоровается со мной, и, сама учтивость,

я ношу ей закуски, сок и масала-чай

заклинатели бесов, опальные королевичи и глотательницы огня,

толкователи шрамов, поэты, ересиархи:

опаляют длинные косяки на свечном огарке,

пересмеиваются, поглядывая на меня

это край континента: в двухстах шагах, невообразим,

океан, и все звуки жертвуются прибою

я люблю послушать, как он беседует сам с собою

я работаю здесь четырнадцать долгих зим

- эти вот накурятся, пэт, и что может быть мерзей:

ходят поглядеть, как я сплю, похихикать, два идиота.

- в нашем возрасте, детка, это уже забота:

проверять по ночам, кто жив из твоих друзей

говорят, у них были дворцы с добром - не пересчитаешь вдесятером,

и в лицо их не узнавали только слепые.

- исполняешь желания, падмакар?

- вообще любые.

- тогда чаю с мёдом и имбирём.

[...]

связь мерцает. контакт искрит.

падая, ветки кокосов кровлю

крошат вдребезги, как бисквит.

вещи не подлежат контролю.

мы, заводы большой вины,

в индии спасены.

дом почуешь за двадцать ям.

в дом заходят гекконы, мыши.

сахар нравится муравьям.

ворон грает с утра на крыше.

хриплый кашель соседа слышен

так, как будто он спит в мешке

прямо в твоей башке.

то, как переживаешь грязь,

как бежишь ее - главный вызов.

как уйдешь в нее, матерясь,

как ее разгадаешь, вызнав:

псы, коровы, жуки - цари.

грязь у тебя внутри.

как стыдишься своих темнот,

нетерпимый к чужим помоям:

индия лечит мгновенно от

ложных эго, дерьмом и морем.

всюду бог. ты его омоним.

это - храмы и алтари.

и - у тебя внутри.

все изведай и отрази,

все, что здесь вызывает ярость:

разгляди на свету, вблизи,

как чудесное состоялось:

вот растаскивают усталость,

яд гордыни, яд нелюбви

мыши и муравьи.

это принцип. ты ни при чем.

тот, кто вечно был виноватым,

ощущает, что вдруг прощен.

он услышан. он только атом:

в два сосновых ствола охватом,

вооружившийся до бровей

бешеный муравей

бог начнет с твоего лица,

как поедешь в тук-туке с рикшей,

как увидишь кокос, возникший

в шаге от своего крыльца:

он найдет тебя, стервеца,

он как молнией голубой

вспыхнет перед тобой

Послушать илиСкачать песню в Mp3